Воздушный мост Геринга

к 70-летию окончания Сталинградской битвы. Провал воздушного моста Геринга

Из воспоминаний Альберта Шпеера ...«Опустилось туманное облако. Оно почти касается головы. В этом облаке жалобно воет мотор заблудившегося транспортного самолета», – записал в своем дневнике врач немецкой 44-й пехотной дивизии.
Фронтовики термин «воздушный мост» употребляли, крайне редко. Идея постоянного сообщения с окруженной армией через головы русских выглядела весьма привлекательно только для оторванных от реальности берлинских стратегов, привыкших колдовать над картами. Гитлер непременно желал знать все о том, как осуществляется доставка грузов по воздуху, а потому штабные офицеры, дабы иметь под рукой нужные сведения, постоянно требовали от летных командиров исчерпывающей информации. Подобное вмешательство сверху лишь усугубляло сложное положение авиаторов. Начать с того, что генералы Люфтваффе бросились бездумно выполнять приказ Гитлера о наведении «воздушного моста» и поспешно включили в транспортную группу совершенно не пригодные для этой цели самолеты, такие, как например, учебные «Юнкерсы-86». Делалось эти сугубо для отчетности, только бы цифры выглядели повнушительнее. Предполагалось даже использовать планеры, пока кто-то не заметил, что они станут легкой добычей для русских истребителей.

Немалый вклад в общую неразбериху внесли командиры тыловых авиационных баз, отправившие на восток огромное количество самолетов, не приспособленных для полетов в зимних условиях. Это в то время, когда оперативная воздушная группа еще не имела руководства и не знала, кому подчиняться. Лишь в конце ноября, когда генерал Фибиг взял командование на себя, положение заметно улучшилось. Впрочем, не настолько, чтобы действительно обеспечить 6-ю армию всем необходимым. Этот утопический проект с самого начала был обречен на провал. Генерал Рихтгофен неоднократно предупреждал, что внутри «котла» Люфтваффе понадобится как минимум шесть аэродромов и должным образом подготовленный наземный персонал. Его опасения по поводу нехватки взлетно-посадочных полос очень скоро подтвердились. Самым удачным был день 19 декабря, когда в «котле» приземлились сто пятьдесят четыре самолета, доставившие триста тонн грузов. Однако подобные дни были крайне редки. Суровые погодные условия оказались не единственной проблемой. Аэродром в Питомнике вскоре стал объектом пристального внимания русской авиации. Часто обломки сбитых самолетов, рухнувшие на взлетно-посадочную полосу, становились причиной аварий, что приостанавливало работу аэродрома на длительный срок. Обгоревшие останки боевых машин растаскивали по обе стороны от взлетных полос, и вскоре аэродром превратился в настоящее «кладбище авиационной техники». Двойную угрозу таило в себе ночное приземление. Хотя по сравнению с налетами советской авиации эту опасность даже опасностью-то назвать было нельзя. Немецкие зенитные батареи в Питомнике, конечно, не могли обеспечить аэродрому должную защиту. Ведь только для обнаружения ночных бомбардировщиков противовоздушной обороне требовались мощные прожектора, которые тут же засекались русской артиллерией.

Летный состав Люфтваффе подвергался тяжелейшим испытаниям. Обстановка в Питомнике повергала молодые и неопытные экипажи в шок и уныние. Особенно угнетающе на летчиков действовал плачевный вид раненых, дожидающихся отправки в тыл, а также штабеля трупов у полевого госпиталя, которые невозможно было захоронить, так как земля сильно промерзла.
Солдаты 6-й армии относились к пилотам транспортных самолетов с благоговением, но не обходилось и без досадных недоразумений. Однажды, получив новую партию грузов, полковник Вернер фон Куновски, квартирмейстер 6-й армии, обнаружил в ящиках только майоран и перец. Увидев пряности, Куновски взорвался от ярости. «Какой осел догадался прислать нам подобный груз?!» – кричал он на весь аэродром. Летчик, на свою беду оказавшийся поблизости, пошутил, что перец еще можно использовать в рукопашном бою как слезоточивое средство, а вот что делать с майораном, действительно непонятно. После этой реплики престиж Люфтваффе сильно упал в глазах осажденных солдат.
Нападение русских на аэродром в Тацинской причинило немецкому воздушному флоту значительный урон. Новый аэродром у Сальска находился в двухстах километрах от Питомника, то есть на пределе дальности полета «юнкерсов». Преодолевший это расстояние самолет сжигал все топливо и не мог подняться в воздух без дозаправки горючим, так необходимым в «котле».

В приступе отчаяния руководство Люфтваффе решило использовать для снабжения 6-й армии самые большие свои самолеты, четырехмоторные «фокке-вульфы», способные взять на борт до шести тонн, и «Юнкерсы-290», бравшие до десяти тонн грузов, однако эти самолеты были крайне уязвимы и не отличались прочностью конструкций. Когда в середине января возникла угроза захвата русскими Сальска, аэродром пришлось перебазировать в Звереве, севернее Шахт. Новый аэродром располагался на обычном пахотном поле и представлял собой лишь одну, утрамбованную снегом взлетно-посадочную полосу. Вокруг не было никаких строений, а потому летчики и наземный персонал жили в палатках или снежных домиках.
Самой большой проблемой в воздухе стало обледенение механизмов. Да и на земле дела обстояли не лучше. С наступлением морозов завести мотор становилось все труднее и труднее, сильные снегопады мешали нормальной работе, поскольку самолеты приходилось буквально выкапывать из сугробов. Противовоздушная оборона в Звереве вообще отсутствовала, и за один только день 14 января советские истребители и бомбардировщики уничтожили пятьдесят немецких самолетов. Это была одна из самых удачных операций советской авиации, которой пока еще по-прежнему не хватало уверенности в собственных силах.
Рихтгофен и Фибиг с самого начала поняли, что им придется заниматься заведомо гиблым делом. Они уже не надеялись встретить понимание наверху. «Мое доверие к высшему руководству упало до нуля», – сказал Рихтгофен 12 декабря генералу Йешоннеку, начальнику штаба Люфтваффе. А неделей позже, узнав, что Геринг доложил Гитлеру о «прекрасном положении дел со снабжением 6-й армии», записал в своем дневнике: «Не говоря уже о том, что его фигуре не повредила бы неделя–другая пребывания в „котле“, я делаю вывод, что мои докладные записки либо вообще никто не читает, либо их читают, но подвергают сомнению».
Если Геринг так и не умерил свой аппетит, то генерал Цейтцлер, видимо, в знак солидарности с голодающими в Сталинграде войсками урезал свое потребление пищи до размера их пайка. По словам Альберта Шпеера, за две недели он похудел на двенадцать килограммов. Когда Гитлер узнал об этой диете, он приказал Цейтцлеру вернуться к нормальному образу жизни, но в качестве уступки и «в честь героев Сталинграда» запретил распивать в ставке коньяк и шампанское.
Подавляющая часть гражданского населения Германии даже не подозревала, что 6-я армия находится на волосок от гибели. Одна молодая женщина писала своему жениху: «Скоро вы вырветесь из окружения, тогда тебе наверняка дадут отпуск. Молю Бога, чтобы это случилось поскорее. Очень скучаю...» Глава нацистов Бильфельд в середине января написал письмо фон Даниэльсу. В нем он поздравлял генерала с рождением первенца, получением Рыцарского креста и заканчивал письмо так: «Скоро вы опять будете среди друзей, и я смогу пожать вашу мужественную руку».
Атмосфера неуверенности охватила даже высшие правительственные круги. Шпеер, глубоко удрученный положением дел под Сталинградом, в один из вечеров отправился с женой в оперный театр. Его супруга, как и многие другие, не подозревала о надвигающейся катастрофе. Давали «Волшебную флейту». Свои впечатления об этом вечере Шпеер занес в дневник: «Находясь в ложе и сидя в мягком кресле в окружении празднично одетой толпы, я представлял себе, какое же общество собиралось в Парижской опере в те дни, когда Наполеон с позором бежал из России. Не могу не думать о тех страданиях, которые выпали на долю наших солдат в волжских степях». Шпеер целиком и полностью отдавался работе, стараясь забыться и подавить гложущее чувство вины перед своим братом, рядовым 6-й армии. Незадолго до этого Шпееру позвонили родители. Они были в панике, получив известие о том, что их младший сын Эрнст находится в примитивном полевом госпитале, разместившемся в полуразрушенной конюшне. Бедняга лежал с распухшими ногами, жестоко страдая от болей в почках. Мать рыдала в телефонную трубку: «Ты не можешь его там бросить!» А отец еще подлил масла в огонь: «Я не верю, что ты не в состоянии вытащить из этого ада родного брата. Ведь эвакуируют же других раненых». Шпеер чувствовал себя абсолютно беспомощным. Еще год назад Гитлер издал приказ, запрещающий высшим должностным лицам использовать свое положение ради родственников. Он действительно ничего не мог сделать. В конце концов Шпеер отделался от родителей обещанием перевести брата во Францию, как только закончится кампания. В своем последнем письме Эрнст сообщал, что не может видеть, как страдают его товарищи, и собирается вернуться на передовую. Несмотря на распухшие ноги и общую слабость, Эрнст Шпеер выполнил свое обещание.

источник